Орсон Кард - Говорящий от имени мертвых (Голос тех, кого нет)
Песня достигла кульминации; в центре ствола наметилась трещина.
– Они не собираются повалить это дерево на нас, как вы думаете? – испуганно спросила Аунда.
– Она попросила дерево открыть свое сердце. – Хьюман снова провел по лбу. – Это – материнское дерево, оно единственное во всем лесу. Этому дереву нельзя причинять вред, или все наши детки будут происходить от других деревьев, и все наши отцы погибнут.
Песню Шаутер подхватили другие голоса жен по мере того, как дупло становилось все больше и больше. Эндер подошел и встал прямо напротив дупла. Но внутри ствола было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь.
Эла вынула из кармана фонарик и протянула ему. В тот же момент рука Аунды схватила ее за запястье.
– Механизм! – воскликнула она. – Ты не должна сюда приносить механизмы!
Эндер мягко вынул фонарик из руки Элы.
– Изгороди больше не существует, – сказал он. – Теперь мы все вовлечены в Подозрительную Деятельность. – Он направил фонарик в землю и передвинул рычажок включения. На земле появился ярко освещенный круг. Жены зашептались, а Шаутер дотронулась до руки Хьюмана.
– Я сказал им, что вы можете производить ночью маленькие луны. Я сказал, что вы носите их с собой.
– Может ли чем-нибудь повредить, если я направлю луч света внутрь дерева?
Хьюман спросил Шаутер. Она протянула руку к фонарику. Затем, держа его трясущимися руками, она мягко и нежно пропела дереву, направляя свет на него, но в то же время, чтобы он не попал в дупло. Почти сразу же она вернула фонарик обратно.
– Свет ослепит их, – сказал Хьюман.
В ухе у Эндера раздался голос Джейн.
– Звук ее голоса эхом отзывается внутри дерева. Когда на дерево попал свет, эхо промодулировалось, получился высокий обертон и подобие звука.
Дерево отвечает, используя звуки голоса Шаутер.
– Ты сможешь увидеть нутро? – нежно попросил Эндер.
– Встань на колени рядом с дуплом, затем медленно обведи меня по контуру дупла. – Эндер повиновался, прислонив ухо почти к самому дуплу, он начал двигать головой, повернув ее так, чтобы Джейн могла все хорошо разглядеть. Джейн рассказывала, что она видит. Эндер простоял около дупла довольно долго. Затем он повернулся к остальным.
– Маленькие матери, – сказал он, – здесь, внутри, маленькие матери, они беременны. Они не более четырех сантиметров. Одна из них рожает.
– Ты видишь камушками? – спросила Эла.
– Аунда встала на колени рядом с ним, но ничего не могла разглядеть.
– Невероятный половой диформизм. Самки вступают в половую зрелость в раннем детстве, дают жизнь потомству и умирают. – Она спросила Хьюмана: Все эти маленькие некто снаружи дерева, все они братья?
Хьюман повторил вопрос Шаутер. Жена подошла к дереву и протянула руку к стволу недалеко от отверстия. Взяв довольно крупного младенца, она пропела несколько фраз.
– Это молодая жена, – перевел Хьюман, – она будет помогать другим женам следить за детьми, когда вырастет.
– Только одна? – спросила Джейн.
Эндер вздрогнул и встал на ноги.
– Она бесплодна, стерильна, или они никогда не допустят, чтобы она имела потомство. С возрастом она уже не сможет иметь детей.
– Почему? – спросила Аунда.
– У них нет родового канала, – сказал Эндер. – Младенцы выедают свой путь наружу.
Аунда зашептала молитву.
Зато Эла казалась еще более заинтересованной, чем раньше.
– Очаровательно! – воскликнула она. – Но если они такие маленькие, то как они спариваются?
– Конечно, мы относим их отцам, – сказал Хьюман. – А вы как думали?
Разве отцы могут прийти сюда?
– Отцы, – повторила Аунда. – Так они называют наиболее уважаемые деревья.
– Да, – произнес Хьюман. – Отцы выделяют сперму на кору. Они выделяют сперму вместе с соком. Мы относим маленьких матерей к тому дереву, которое выбирают жены. Они ползают по коре и сперма вместе с соком проникает им в живот и наполняет их маленькими некто.
Аунда молча указала на рудиментарные соски на животе Хьюмана.
– Да, – сказал Хьюман. – Это перевозчики. Самый уважаемый брат кладет маленькую мать на сосок, и она очень крепко держится всю дорогу к отцу. Он потрогал свой живот. – Это самая великая радость нашей второй жизни. Мы бы носили наших маленьких матерей каждую ночь, если бы могли.
Шаутер запела снова, теперь звук ее голоса стал громче и длительней.
Дупло на материнском дереве начало медленно затягиваться.
– Все эти самки, маленькие матери, они ощущают что-нибудь? – спросила Эла.
Она произнесла слово, значения которого Хьюман не знал.
– Они проснулись, бодрствуют? – объяснил Эндер.
– Конечно!
– Что он имеет в виду, – поинтересовалась Аунда, – могут ли маленькие матери думать? Знают ли они язык?
– Они? – переспросил Хьюман. – Нет, они не разумнее кабр. Пожалуй, немного сообразительней, чем месизы. Они делают лишь три вещи: едят, ползают и прилипают, когда их несут. Те, что снаружи дерева, – они уже начали учиться. Я помню, как сам ползал по материнскому дереву. Значит, тогда у меня уже была память. Но я один из немногих, которые помнят это.
Неожиданно на глаза Аунды навернулись слезы.
– Все эти матери, они рождаются, оплодотворяются, дают жизнь потомству и умирают. И все в раннем детстве. Они даже не осознают, что они живые.
– Половой диморфизм бывает чрезвычайно нелеп, – сказала Эла. – Самки достигают половой зрелости в очень раннем детстве, а самцы очень поздно.
Смешная ирония жизни, что самки, доминирующие над всеми, бесплодны. Они управляют целым родом, но не могут передать собственные гены…
– Эла, – обратилась к ней Аунда. – Что, если мы создадим возможность для маленьких матерей вынашивать детей, не скармливая им свою плоть.
Кесарево сечение. С заменой материнского корпуса обогащенной питательными веществами средой. Могут же самки дожить до взрослости?
Эла не дали шанса ответить. Эндер взял обеих за руки и притянул к себе.
– Какое вам дело! – зашептал он. – Что, если они отыщут способ для человеческих девочек зачать и вынашивать ребенка, который будет развиваться в хрупком и неразвитом детском чреве?
– О чем вы говорите! – воскликнула Аунда.
– Это болезненно и опасно! – присоединилась Эла.
– Мы пришли сюда не подрывать древние устои их жизни, – сказал Эндер.
– Мы пришли сюда утвердить мир между нами. Пройдет сотня, пять сотен лет, когда они достаточно переймут у нас знаний, чтобы быть готовыми изменить себя, только тогда они сами должны решить, менять или не менять способ зачатия и вынашивания детей. Мы даже не догадываемся, что может произойти с ними, когда вдруг одинаковое количество самок и самцов достигнут своей зрелости. Зачем все это? Они не смогут больше иметь детей, так? Они не смогут состязаться с самцами в перевоплощении в отцов, так? Тогда зачем они?
